Серый мужик. Народная жизнь в рассказах забытых русских писателей XIX века. Самые известные русские писатели и их произведения Выдающиеся писатели 19 века и их произведения
Очень не хочется соревноваться в эрудиции с уважаемыми коллегами: ХХ век вопреки утверждениям отдельных историографов длился достаточно долго для того, чтобы количество «забытых» (т.е. попросту не существующих в сознании даже достаточно просвещённого читателя поэзии) поэтов измерялось десятками (очень хочется написать: сотнями). Однако важно спросить: а кто
, собственно, забыл? И вопрос этот, может быть, принципиальнее, чем перечисление отдельных, пусть и блистательных имён (в диапазоне, скажем, от Бориса Лапина или Валентина Португалова до Алика Ривина или Николая Белоцветова). И здесь мне приходится конструировать образ читателя журнала «Воздух», подразумевая, прежде всего, читателя младшего поколения, обладающего более динамичной системой взглядов и, к чему скрывать, более мне близкого. И уже сам этот образ заставляет несколько модифицировать поставленный вопрос: кто не прочитан
младшим поколением читателей журнала «Воздух», к которому относит себя и автор этих строк? Кроме того, есть ещё один проблемный момент: как известно, на протяжении большей части ХХ века существовало, как минимум, три русские литературы — официальная, неофициальная и эмигрантская. Они до сих пор не осмыслены как единое литературное пространство, поэтому, отвечая на поставленный здесь вопрос, требуется для начала решить, на чьей ты стороне, а это, в свою очередь, снова зависит от того, к какой именно аудитории приходится обращаться.
Имея в виду эти проблемные точки, я возьму на себя смелость, назвать, во-первых, двух
поэтов (они относятся к разным «русским литературам»), а во-вторых, поэтов относительно неплохо изданных, но, насколько я понимаю, совершенно неизвестных очерченной выше аудитории. У этих поэтов, однако, есть общие черты, проходящие по ведомству, скорее, социологии чтения: они оба не относятся к неподцензурной / неофициальной поэзии в узком смысле, хотя в широком смысле могут быть с ней идентифицированы: произведения одного из них были вовсе неизвестны русскому читателю, а произведения другого долгое время оставались доступны в весьма специфическом виде и в ограниченном объёме.
Первый поэт — Игорь Чиннов
, вслед за Поплавским и Одарченко попытавшийся уйти от Парижской ноты (которая стала в последние годы «зерцалом праведным» для литературных ретроградов) к «звезде бессмыслицы», развить тот извод «неоклассики», что немыслим без достижений исторического авангарда (среди условно советских авторов в схожем направлении двигались, например, Геннадий Гор и Павел Зальцман). Чиннов позаимствовал у жоржиков редкое по нынешним временам умение балансировать на грани безвкусицы; кроме того, он хорошо усвоил один из любимых приёмов Парижской ноты — ностальгически-пародическое выворачивание наизнанку любимых тем дореволюционного модернизма, позволявшее этим поэтам одновременно отстраняться от своих предшественников и не упускать их из виду. Правда, в качестве предшественников нашего поэта выступала уже сама Парижская нота, к которой он примкнул довольно поздно, уже в пятидесятые (спустя годы нечто подобное с поэзией первой эмиграции пытался проделать Василий Ломакин, выступавший, правда, в куда более бескомпромиссном ключе). Возможно, поэзия Чиннова на нынешний взгляд слишком контрастно сочетает современное и архаичное — отчасти виной тому контекст эмигрантской словесности второй половины века (где бал правили персонажи вроде Дмитрия Кленовского), отчасти — любовь поэта к парадоксальным сочетаниям (Вы курите? Кукареку. / А где ваши куррикулум вите? Угу. / Садитесь оба на сковороду. / Не беспокоит? Кра-кра, кру-кру
). Всё это заставляет меня для иллюстрации сказанного выбрать, может быть, одно из наиболее хрестоматийных стихотворений, где острые углы поэтики Чиннова не так заметны, а на передний план выступает характерное для поэта напряжённое всматривание в основания бытия, воспринимаемые прямо-таки на физиологическом уровне:
Был весёлый, живой соловей,
А теперь — заводного мертвей.
Впрочем, нет, чуть живей: от червей.
Он лежит и гниёт, как навоз,
Под кустом отцветающих роз,
И роса на кусте — вроде слёз.
Слёзы скоро просушит мороз.
В том, что вечного нет ничего,
Тоже нового нет ничего.
Другой поэт, которого мне хотелось бы упомянуть на этих страницах, некоторым образом присвоен теми, кто мнит себя наследниками советского литературного истеблишмента (вроде какого-нибудь Коровина и других обитателей нехорошей квартиры), что представляется не совсем справедливым. Этот поэт — Борис Слуцкий , оставшийся, быть может, единственным поэтом в ряду «фронтового поколения», которого сейчас можно читать, не пеняя на сложность исторического момента и искажающее действие советской цензуры (не в последнюю очередь потому, что последние издания Слуцкого представляют ещё не изувеченные [само]цензурой варианты). Эта поэзия — род исследования мира, причём в наиболее болезненных его проявлениях — тех, что связаны с переживанием насилия, которое учиняет история и её акторы, готовые в зависимости от обстоятельств выступить то на стороне претерпевающего, то (если повезёт) на стороне заставляющего претерпевать. Герой стихотворений Слуцкого — один из этих людей, и, однако, это не мешает ему фиксировать всё происходящее с известной безжалостностью к собственной персоне. Подобная оптика, как мне кажется, — одно из самых существенных художественных (да, именно художественных) достижений ушедшего столетия. Конечно, не один Слуцкий работал в этом ключе: и Ян Сатуновский (особенно в ранний период) и Пауль Целан, и далеко не только они также напряжённо пытались методами искусства осмыслить природу насилия, причём со Слуцким их объединяет и некоторый набор общих тем, связанных, прежде всего, с войной и холокостом (хотя они по-разному подходят к этому материалу). Правда, в отличие от героя этих двух поэтов, герою Слуцкого известна роль не только объекта, но и субъекта исторического насилия (пусть и с многочисленными оговорками), а постоянная интерференция этих двух ролей рождает специфический взгляд поверх проговариваемых героями точек зрения (нечто подобное можно заметить, например, в блокадных стихах Полины Барсковой). Стихотворение, снабжённое такой оптикой, словно стремится стать самой ситуацией, за пределы которой выведено всё то, что о ней могут сказать люди (ведь они всегда лгут):
Теперь Освенцим часто снится мне:
Дорога между станцией и лагерем.
Иду, бреду с толпою бедным Лазарем,
А чемодан колотит по спине.
Наверно, что-то я подозревал
И взял удобный, лёгкий чемоданчик.
Я шёл с толпою налегке, как дачник.
Шёл и окрестности обозревал.
А люди чемоданы и узлы
Несли с собой,
и кофры, и баулы,
Высокие, как горные аулы.
Им были те баулы тяжелы.
Дорога через сон куда длинней,
Чем наяву, и тягостней и длительней.
Как будто не идёшь — плывёшь по ней,
И каждый взмах всё тише и медлительней.
Иду как все: спеша и не спеша,
И не стучит застынувшее сердце.
Давным-давно замёрзшая душа
На том шоссе не сможет отогреться.
Нехитрая промышленность дымит
Навстречу нам
поганым сладким дымом
И медленным полётом
лебединым
Остатки душ поганый дым томит.
Пожалуй, отсутствие в круге чтения очерченной выше аудитории именно этих двух поэтов (и, соответственно, стоящих за ними литератур) кажется мне крайне ощутимым. Возможно, внимательное чтение Чиннова или Слуцкого поможет реанимировать те линии русской поэзии, что в последнее время пребывают в некотором запустении.
Видит теперь все ясно текущее поколение, дивится заблужденьям, смеется над неразумием своих предков, не зря, что небесным огнем исчерчена сия летопись, что кричит в ней каждая буква, что отовсюду устремлен пронзительный перст на него же, на него, на текущее поколение; но смеется текущее поколение и самонадеянно, гордо начинает ряд новых заблуждений, над которыми также потом посмеются потомки. "Мертвые души"
К чему? Как будто вдохновенье
Полюбит заданный предмет!
Как будто истинный поэт
Продаст свое воображенье!
Я раб, поденщик, я торгаш!
Я должен, грешник, вам за злато,
За сребреник ничтожный ваш
Платить божественною платой!
"Импровизация I"
Литература — язык, выражающий всё, что страна думает, чего желает, что она знает и чего хочет и должна знать.
В сердцах простых чувство красоты и величия природы сильнее, живее во сто крат, чем в нас, восторженных рассказчиках на словах и на бумаге.
"Герой нашего времени"
И всюду звук, и всюду свет,
И всем мирам одно начало,
И ничего в природе нет,
Что бы любовью не дышало.
Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, — ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя — как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!
Стихотворения в прозе, "Русский язык"
Так, заверша беспутный свой побег,
С нагих полей летит колючий снег,
Гонимый ранней, буйною метелью,
И, на лесной остановясь глуши,
Сбирается в серебряной тиши
Глубокой и холодною постелью.
Послушай: стыдно!
Пора вставать! Ты знаешь сам,
Какое время наступило;
В ком чувство долга не остыло,
Кто сердцем неподкупно прям,
В ком дарованье, сила, меткость,
Тому теперь не должно спать...
"Поэт и гражданин"
Неужели и тут не дадут и не позволят русскому организму развиться национально, своей органической силой, а непременно безлично, лакейски подражая Европе? Да куда же девать тогда русский-то организм? Понимают ли эти господа, что такое организм? Отрыв, «отщепенство» от своей страны приводит к ненависти, эти люди ненавидят Россию, так сказать, натурально, физически: за климат, за поля, за леса, за порядки, за освобождение мужика, за русскую историю, одним словом, за всё, за всё ненавидят.
Весна! выставляется первая рама -
И в комнату шум ворвался,
И благовест ближнего храма,
И говор народа, и стук колеса…
Ну, чего вы боитесь, скажите на милость! Каждая теперь травка, каждый цветок радуется, а мы прячемся, боимся, точно напасти какой! Гроза убьет! Не гроза это, а благодать! Да, благодать! У вас все гроза! Северное сияние загорится, любоваться бы надобно да дивиться премудрости: «с полночных стран встает заря»! А вы ужасаетесь да придумываете: к войне это или к мору. Комета ли идет, — не отвел бы глаз! Красота! Звезды-то уж пригляделись, все одни и те же, а это обновка; ну, смотрел бы да любовался! А вы боитесь и взглянуть-то на небо, дрожь вас берет! Изо всего-то вы себе пугал наделали. Эх, народ! "Гроза"
Нет более просветляющего, очищающего душу чувства, как то, которое ощущает человек при знакомстве с великим художественным произведением.
Мы знаем, что с заряженными ружьями надо обращаться осторожно. А не хотим знать того, что так же надо обращаться и со словом. Слово может и убить, и сделать зло хуже смерти.
Известна проделка американского журналиста, который, для поднятия подписки на свой журнал, стал печатать в других изданиях самые резкие, наглые на себя нападки от вымышленных лиц: одни печатно выставляли его мошенником и клятвопреступником, другие вором и убийцей, третьи развратником в колоссальных размерах. Он не скупился платить за такие дружеские рекламы, пока все не задумались - да видно же любопытный это и недюжинный человек, когда о нем все так кричат! - и стали раскупать его собственную газету.
"Жизнь через сто лет"
Я… думаю, что я знаю русского человека в самую его глубь, и не ставлю себе этого ни в какую заслугу. Я не изучал народа по разговорам с петербургскими извозчиками, а я вырос в народе, на гостомельском выгоне, с казанком в руке, я спал с ним на росистой траве ночного, под тёплым овчинным тулупом, да на замашной панинской толчее за кругами пыльных замашек…
Между этими двумя столкнувшимися титанами – наукой и теологией – находится обалдевшая публика, быстро теряющая веру в бессмертие человека и в какое-либо божество, быстро спускающаяся до уровня чисто животного существования. Такова картина часа, освещенного сияющим полуденным солнцем христианской и научной эры!
"Разоблаченная Изида"
Садитесь, я вам рад. Откиньте всякий страх
И можете держать себя свободно,
Я разрешаю вам. Вы знаете, на днях
Я королем был избран всенародно,
Но это всё равно. Смущают мысль мою
Все эти почести, приветствия, поклоны...
"Сумасшедший"
- Да что же тебе за границей-то надо? - спросил я его в то время, когда в его номере, при помощи прислуги, шла укладка и упаковка его вещей для отправки на Варшавский вокзал.
- Да просто... очувствоваться! - сказал он растерянно и с каким-то тупым выражением лица.
"Письма с дороги"
Разве в том дело, чтобы пройти в жизни так, чтобы никого не задеть? Не в этом счастье. Задеть, сломать, ломать, чтоб жизнь кипела. Я не боюсь никаких обвинений, но во сто раз больше смерти боюсь бесцветности.
Стих - это та же музыка, только соединенная со словом, и для него нужен тоже природный слух, чутье гармонии и ритма.
Странное чувство испытываешь, когда лёгким нажатием руки заставляешь такую массу подниматься и опускаться по своему желанию. Когда такая масса повинуется тебе, чувствуешь могущество человека…
"Встреча"
Чувство Родины – должно быть строго, сдержанно в словах, не речисто, не болтливо, не «размахивая руками» и не выбегая вперед (чтобы показаться). Чувство Родины должно быть великим горячим молчанием.
"Уединенное"
И в чем тайна красоты, в чем тайна и обаяние искусства: в сознательной ли, вдохновенной победе над мукой или в бессознательной тоске человеческого духа, который не видит выхода из круга пошлости, убожества или недомыслия и трагически осужден казаться самодовольным или безнадежно фальшивым.
"Сентиментальное воспоминание"
С самого рождения я живу в Москве, но ей-богу не знаю, откуда пошла Москва, зачем она, к чему, почему, что ей нужно. В думе, на заседаниях, я вместе с другими толкую о городском хозяйстве, но я не знаю, сколько вёрст в Москве, сколько в ней народу, сколько родится и умирает, сколько мы получаем и тратим, на сколько и с кем торгуем... Какой город богаче: Москва или Лондон? Если Лондон богаче, то почему? А шут его знает! И когда в думе поднимают какой-нибудь вопрос, я вздрагиваю и первый начинаю кричать: «Передать в комиссию! В комиссию!»
Всё новое на старый лад:
У современного поэта
В метафорический наряд
Речь стихотворная одета.
Но мне другие — не пример,
И мой устав — простой и строгий.
Мой стих — мальчишка-пионер,
Легко одетый, голоногий.
1926
Под влиянием Достоевского, а также иностранной литературы, Бодлера и Эдгара По, началось моё увлечение не декадентством, а символизмом (я и тогда уже понимал их различие). Сборник стихотворений, изданный в самом начале 90-х годов, я озаглавил «Символы». Кажется, я раньше всех в русской литературе употребил это слово.
Бег изменчивых явлений,
Мимо реющих, ускорь:
Слей в одно закат свершений
С первым блеском нежных зорь.
От низовий жизнь к истокам
В миг единый обозри:
В лик единый умным оком
Двойников своих сбери.
Неизменен и чудесен
Благодатной Музы дар:
В духе форма стройных песен,
В сердце песен жизнь и жар.
"Мысли о поэзии"
У меня много новостей. И все хорошие. Мне «везёт». Мне пишется. Мне жить, жить, вечно жить хочется. Если бы Вы знали, сколько я написал стихов новых! Больше ста. Это было сумасшествие, сказка, новое. Издаю новую книгу, совсем не похожую на прежние. Она удивит многих. Я изменил своё понимание мира. Как ни смешно прозвучит моя фраза, я скажу: я понял мир. На многие годы, быть может, навсегда.
К. Бальмонт - Л. Вилькиной
Человек — вот правда! Всё — в человеке, всё для человека! Существует только человек, всё же остальное — дело его рук и его мозга! Чело-век! Это — великолепно! Это звучит... гордо!
"На дне"
Мне жаль создавать нечто бесполезное и никому не нужное сейчас. Собрание, книга стихов в данное время - самая бесполезная, ненужная вещь... Я не хочу этим сказать, что стихи не нужны. Напротив, я утверждаю, что стихи, нужны, даже необходимы, естественны и вечны. Было время, когда всем казались нужными целые книги стихов, когда они читались сплошь, всеми понимались и принимались. Время это – прошлое, не наше. Современному читателю не нужен сборник стихов!
Язык — это история народа. Язык — это путь цивилизации и культуры. Поэтому-то изучение и сбережение русского языка является не праздным занятием от нечего делать, но насущной необходимостью.
Какими националистами, патриотами становятся эти интернационалисты, когда это им надобно! И с каким высокомерием глумятся они над "испуганными интеллигентами",- точно решительно нет никаких причин пугаться,- или над "испуганными обывателями", точно у них есть какие-то великие преимущества перед "обывателями". Да и кто, собственно, эти обыватели, "благополучные мещане"? И о ком и о чем заботятся, вообще, революционеры, если они так презирают среднего человека и его благополучие?
"Окаянные дни"
В борьбе за свой идеал, который состоит в „свободе, равенстве и братстве“, граждане должны пользоваться такими средствами, которые не противоречат этому идеалу.
"Губернатор"
«Пусть ваша душа будет цельна или расколота, пусть миропостижение будет мистическим, реалистическим, скептическим, или даже идеалистическим (если вы до того несчастны), пусть приемы творчества будут импрессионистическими, реалистическими, натуралистическими, содержание – лирическим или фабулистическим, пусть будет настроение, впечатление – что хотите, но, умоляю, будьте логичны – да простится мне этот крик сердца! – логичны в замысле, в постройке произведения, в синтаксисе».
Искусство рождается в бездомье. Я писал письма и повести, адресованные к далекому неведомому другу, но когда друг пришел — искусство уступило жизни. Я говорю, конечно, не о домашнем уюте, а о жизни, которая значит больше искусства.
"Мы с тобой. Дневник любви"
Художник не может большего, как открыть другим свою душу. Нельзя предъявлять ему заранее составленные правила. Он — ещё неведомый мир, где всё ново. Надо забыть, что пленяло у других, здесь иное. Иначе будешь слушать и не услышишь, будешь смотреть, не понимая.
Из трактата Валерия Брюсова "О искусстве"
Ну и пусть отдохнет, измаялась - измучили ее, истревожили. А чуть свет подымется лавочница, возьмется добро свое складывать, хватится одеялишка, пойдет, вытащит из-под старухи подстилку эту мягкую: разбудит старуху, подымет на ноги: ни свет ни заря, изволь вставать. Ничего не поделаешь. А пока - бабушка, костромская наша, мать наша, Россия!"
"Взвихренная Русь"
Искусство никогда не обращается к толпе, к массе, оно говорит отдельному человеку, в глубоких и скрытых тайниках его души.
Михаил Андреевич Осоргин (Ильин) (1878 - 1942)
Как странно /…/ Сколько есть веселых и бодрых книг, сколько блестящих и остроумных философских истин,- но нет ничего утешительнее Экклезиаста.
Бабкин смел, — прочёл Сенеку
И, насвистывая туш,
Снес его в библиотеку,
На полях отметив: «Чушь!»
Бабкин, друг, — суровый критик,
Ты подумал ли хоть раз,
Что безногий паралитик
Легкой серне не указ?..
"Читатель"
.jpg)
Слово критика о поэте должно быть объективно-конкретным и творческим; критик, оставаясь ученым, – поэт.
"Поэзия слова"
Только о великом стоит думать, только большие задачи должен ставить себе писатель; ставить смело, не смущаясь своими личными малыми силами.
«Верно, тут есть и лешие, и водяные, – думал я, глядя перед собой, – а может быть, здесь живет и еще какой дух… Могучий, северный дух, который наслаждается этой дикостью; может, и настоящие северные фавны и здоровые, белокурые женщины бродят в этих лесах, жрут морошку и бруснику, хохочут и гоняются друг за дружкой».
"Север"
Нужно уметь закрывать скучную книгу...уходить с плохого фильма...и расставаться с людьми, которые не дорожат тобой!
Из скромности я остерегусь указать на тот факт, что в день моего рождения звонили в колокола и было всеобщее народное ликование. Злые языки связывали это ликование с каким-то большим праздником, совпавшим с днём моего появления на свет, но я до сих пор не понимаю, при чём здесь ещё какой-то праздник?
То было время, когда любовь, чувства добрые и здоровые считались пошлостью и пережитком; никто не любил, но все жаждали и, как отравленные, припадали ко всему острому, раздирающему внутренности.
"Хождение по мукам"
- Ну что плохого, - говорю я себе, - хотя бы в коротеньком слове пока? Ведь точно такая же форма прощания с друзьями есть и в других языках, и там она никого не шокирует. Великий поэт Уолт Уитмен незадолго до смерти простился с читателями трогательным стихотворением “So long!”, что и значит по-английски - “Пока!”. Французское a bientot имеет то же самое значение. Грубости здесь нет никакой. Напротив, эта форма исполнена самой любезной учтивости, потому что здесь спрессовался такой (приблизительно) смысл: будь благополучен и счастлив, пока мы не увидимся вновь.
"Живой как жизнь"
Швейцария? Это горное пастбище туристов. Я сама объездила весь свет, но ненавижу этих жвачных двуногих с Бэдэкером вместо хвоста. Они изжевали глазами все красоты природы.
"Остров погибших кораблей"
Всё, что писал и напишу, я считаю только лишь мысленным сором и ни во что почитаю мои писательские заслуги. И удивляюсь, и недоумеваю, почему по виду умные люди находят в моих стихах какое-то значение и ценность. Тысячи стихов, моих ли или тех поэтов, которых я знаю в России, не стоят одного распевца моей светлой матери.
Я боюсь, что у русской литературы одно только будущее: её прошлое.
Статья «Я боюсь»
Мы долго искали такую, подобную чечевице, задачу, чтобы направленные ею к общей точке соединенные лучи труда художников и труда мыслителей встретились бы в общей работе и смогли бы зажечь обратить в костер даже холодное вещество льда. Теперь такая задача — чечевица, направляющая вместе вашу бурную отвагу и холодный разум мыслителей, — найдена. Эта цель — создать общий письменный язык...
"Художники мира"
Поэзию он обожал, в суждениях старался быть беспристрастным. Он был удивительно молод душой, а может быть и умом. Он всегда мне казался ребёнком. Было что-то ребяческое в его под машинку стриженой голове, в его выправке, скорее гимназической, чем военной. Изображать взрослого ему нравилось, как всем детям. Он любил играть в «мэтра», в литературное начальство своих «гумилят», то есть маленьких поэтов и поэтесс, его окружавших. Поэтическая детвора его очень любила.
Ходасевич, "Некрополь"
Я, я, я. Что за дикое слово!
Неужели вон тот — это я?
Разве мама любила такого,
Желто-серого, полуседого
И всезнающего, как змея?
Ты потерял свою Россию.
Противоставил ли стихию
Добра стихии мрачной зла?
Нет? Так умолкни: увела
Тебя судьба не без причины
В края неласковой чужбины.
Что толку охать и тужить -
Россию нужно заслужить!
"Что нужно знать"
Я не переставала писать стихи. Для меня в них — связь моя с временем, с новой жизнью моего народа. Когда я писала их, я жила теми ритмами, которые звучали в героической истории моей страны. Я счастлива, что жила в эти годы и видела события, которым не было равных.
Все люди, посланные нам -это наше отражение. И посланы они для того, чтобы мы, смотря на этих людей, исправляли свои ошибки, и когда мы их исправляем, эти люди либо тоже меняются, либо уходят из нашей жизни.
На широком поле словесности российской в СССР я был один-единственный литературный волк. Мне советовали выкрасить шкуру. Нелепый совет. Крашеный ли волк, стриженый ли волк, он всё равно не похож на пуделя. Со мной и поступили как с волком. И несколько лет гнали меня по правилам литературной садки в огороженном дворе. Злобы я не имею, но я очень устал…
Из письма М. А. Булгакова И. В. Сталину, 30 мая 1931 года.
Когда я умру потомки спросят моих современников: "Понимали ли вы стихи Мандельштама?" - "Нет, мы не понимали его стихов". "Кормили ли вы Мандельштама, давали ли ему кров?" - "Да, мы кормили Мандельштама, мы давали ему кров". - "Тогда вы прощены".
Может быть, пойти в Дом печати – там по одному бутерброду с кетовой икрой и диспут – «о пролетарском хоровом чтенье», или в Политехнический музей – там бутербродов нет, зато двадцать шесть молодых поэтов читают свои стихи о «паровозной обедне». Нет, буду сидеть на лестнице, дрожать от холода и мечтать о том, что все это не тщетно, что, сидя здесь на ступеньке, я готовлю далекий восход солнца Возрождения. Мечтал я и просто и в стихах, причем получались скучноватые ямбы.
"Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников"
10 главных писателей современной России
Когда речь заходит о современной литературе, читатель зачастую формирует свой круг чтения, опираясь на существующие рейтинги. Но в каждой нише книжного рынка есть свои лидеры, и ни один из них не является абсолютным литературным авторитетом. Мы решили провести своего рода чемпионат России среди литераторов. Из 50 разных писателей — от авторов бестселлеров до любимцев интеллектуальной критики — путем сложных подсчетов мы выявили 10 чемпионов. Это писатели, транслирующие те идеологии, которые востребованы большинством читателей и потому важны сегодня для всей страны
1 место
Виктор Пелевин
За что получил
За кропотливую и последовательную расшифровку настоящего и объяснение жизни новой России через абсурд и метафизику.
Как он это делает
Начиная с первых рассказов, опубликованных еще в конце 1980−х, Пелевин занимается одним и тем же: просвечивает современное ему общество рентгеном, выявляя «истинную» подоплеку любых событий новейшей истории России.
Он как бы предлагает нам другую Россию — метафизическую, магическую, абсурдную империю, в которой «оборотни в погонах» превращаются в настоящих людей-волков («Священная книга оборотня»), курсантам в летном училище имени Маресьева ампутируют ноги («Омон Ра»), вместо реальных политиков страной управляют пиарщики через цифровых персонажей из телевизора («Generation “П”»), а нефть появляется оттого, что череп пестрой коровы плачет настоящими слезами над горькой долей российских силовиков («Священная книга оборотня»). При этом портрет России в исполнении Пелевина почти всегда фотографически точен: в «Чапаеве и Пустоте» (1996) он дал срез 90−х с их «новыми русскими» и китчевой модой на восточную эзотерику, в «Generation “П”» (1999) предсказал грядущее царство пиара и мучительные поиски национальной идеи, которыми мы занялись в 2000−х.
Пелевин — самый востребованный писатель нашей страны, в которой по-прежнему силен конспирологический дух и многие уверены, что власти от них все скрывают, но что именно и как, никто точно не знает.
Баллы
- Премии — 3 («Национальный бестселлер», 2004 год, «ДПП NN» — 300 тыс. рублей).
- Признание экспертов — 5 (важность Пелевина для современной культуры признают даже его последовательные критики).
- Тиражи — 5 (с середины нулевых стартовый тираж его новых книг — около 200 тыс. экземпляров).
- Наличие фанатов — 5 (коллективное безумие вокруг Пелевина существует уже лет 15, в 1999 году в Москве даже прошел слет его фанатов).
- Публичность — 3 (игнорирует прессу, дает одно-два интервью в год, но все равно является одним из ключевых культурных ньюсмейкеров).
- Наличие экранизаций — 5 (фильм «Generation “П”» выходит на экраны в феврале 2010 года).
- Репутация — 5 (его политических воззрений не знает никто; люди самых разных взглядов находят в его прозе подтверждения своим гипотезам и догадкам).
- Итого 31
2 место
Людмила Улицкая
За что получила
За утверждение той простой истины, что современный человек по сути не так уж и плох.
Как она это делает
Улицкую больше всего интересуют люди. В этом смысле она уникальна. В центре ее внимания не мода, не актуальная политика, не сюрпризы истории, а именно люди, наши современники с их недостатками, достоинствами, грехами, талантами, верой и неверием. К своим героям она испытывает искреннее сочувствие — примерно так, как главный герой романа «Искренне ваш Шурик» испытывает сочувствие ко всем женщинам на своем пути.
Вплоть до 2006 года Улицкая описывала простых, местами даже среднестатистических людей, показывая разные грани их характеров. А потом из того же материала создала «сверхчеловека» — переводчика Даниэля Штайна из одноименного романа, который целью своей жизни поставил ни много ни мало примирение разных наций и религий.
Баллы
- Премии — 5 («Русский Букер», 2001 год, «Казус Кукоцкого» — 300 тыс. рублей; «Большая книга», 2007 год, «Даниэль Штайн, переводчик» — 3 млн рублей).
- Признание экспертов — 5 (Улицкую любят критики самой разной направленности).
- Тиражи — 5 («Даниэль Штайн, переводчик» — более 400 тыс. экзем-пляров).
- Наличие фанатов — 1 (романы Улицкой, как правило, о слишком интимных переживаниях, поэтому ее поклонники обычно помалкивают и скрывают свои чувства).
- Публичность — 3 (не любит публичности, хотя периодически дает интервью).
- Наличие экранизаций — 5 (фильм «Казус Кукоцкого» (2005) по одноименной книге).
- Репутация — 5 (выбранная Улицкой человеческая тема оказывается универсальным ключом к сердцам самых разных читателей всех возрастных групп и подчас противоположных взглядов).
- Итого 29
3 место
Леонид Юзефович
За что получил
За объяснение нашего настоящего через прошлое и нашего прошлого через настоящее.
Как он это делает
Юзефович сочиняет исторические триллеры, причем в реальной истории находит сюжеты более богатые и интересные, чем любая выдумка. У него в книгах фигурирует заговор эсперантистов на Урале во времена Гражданской войны; монгольский князь, пытающийся продать душу дьяволу; русский самозванец, скитающийся по Европе в XVII веке. Все это — гибрид исторической реальности и мифов, который всякий раз оказывается актуальным и помогает читателю разобраться в событиях сегодняшнего времени. Юзефович нигде не утверждает, что история циклична, но при этом, например, Смутное время из его романа «Журавли и карлики» поразительно напоминает российские 90−е, а проблемы полиции в Российской империи конца XIX века очень похожи на те, что решают «менты» в наши дни. Оказывается, все это мы уже проходили, но выводов так и не сделали.
Баллы
- Премии — 5 («Национальный бестселлер», 2001 год, «Князь ветра» — 300 тыс. рублей; «Большая книга», 2009 год, «Журавли и карлики» — 3 млн рублей).
- Признание экспертов — 5 (единодушное одобрение почти всех критиков).
- Тиражи — 3 (меньше 100 тыс. экземпляров).
- Наличие фанатов — 1 (фанатского движения как такового книги Юзефовича не породили; он требует от читателя думать и анализировать факты, а к этому массовая аудитория не всегда готова).
- Публичность — 3 (в публичные персонажи не рвется, но с прессой общается).
- Наличие экранизаций — 5 (фильм «Сыщик Петербургской полиции» (1991) по повести «Ситуация на Балканах»; сериал «Казароза» (2005) по роману «Клуб “Эсперо”»; сериал «Сыщик Путилин» (2007) по романам «Костюм Арлекина», «Дом свиданий», «Князь ветра»).
- Репутация — 5 (вызывает уважение в разных политических лагерях — осторожностью и обдуманностью высказываний).
- Итого 27
4 место
Владимир Маканин
За что получил
За детальный и беспощадный анализ самых больных и острых общественных вопросов.
Как он это делает
Маканин ведет собственную летопись российской жизни, фиксируя и анализируя такие важные ее составляющие, как судьба интеллигенции («Андеграунд, или Герой нашего времени») или война на Кавказе («Кавказский пленный» и «Асан»).
Маканин работает как зеркало российской действительности с эффектом многократного увеличения. Нельзя сказать, что он показывает то, чего нет, но его картинки нравятся далеко не всем — точно так же, как мало кому может понравиться отражение собственного лица со всеми его порами и угрями. Через полгода после вручения ему премии «Большая книга» роману «Асан» в интернете присвоили звание «худшей книги года»: это произошло стараниями ветеранов чеченских войн, капитально обидевшихся на писателя.
Маканина порой обвиняют в «дешевых провокациях». Дешевая или нет, но «провокация» — точное определение: писатель выбирает наиболее тяжелые для общества темы и представляет на суд читателя их исследование. А уж дальше каждый волен или возмущаться, что все у нас так плохо, или восторгаться, как искусно писатель показывает, что все у нас так плохо.
Баллы
- Премии — 5 («Русский Букер», 1993 год, «Стол, покрытый сукном и с графином посередине» — $10 тыс.; «Большая книга», 2008 год, «Асан» — 3 млн рублей).
- Признание экспертов — 4 (либерально настроенные критики Маканина ценят за «правду жизни», патриоты возмущаются и обвиняют писателя в передергивании исторических фактов).
- Тиражи — 5 (на закате советской эпохи Маканин издавался многотысячными тиражами).
- Наличие фанатов — 1 (как таковых фанатов Маканин себе не нажил, есть только верные читатели).
- Публичность — 3 (не стремится к публичности, но время от времени дает интервью).
- Наличие экранизаций — 5 (фильм «Орел и решка» (1995) по повести «На первом дыхании»; фильм «Пленный» (2008) по повести «Кавказский пленный»).
- Репутация — 4 (у либералов пользуется абсолютным авторитетом, для консервативно-патриотической части общества он лжец и провокатор).
- Итого 27
5-7 место
Александр Кабаков
За что получил
За правдивое отражение нашего страха перед будущим.
Как он это делает
Кабаков сумел уловить дух времени еще в конце 80−х, когда написал повесть «Невозвращенец» — антиутопию, которая запечатлела висевшее тогда в воздухе предчувствие гражданской войны. Впервые за всю советскую историю будущее начало пугать широкие массы, и Кабаков вербализировал популярный в те годы страх: суммарный тираж только официальных изданий перевалил за 200 тыс. экземпляров.
Через 20 лет после «Невозвращенца» Кабаков снова написал антиутопию — роман «Беглецъ», действие которого происходит в 1917 году, в последние месяцы досоветской России. Казалось бы, это дела прошлые, чего их бояться? Но события 1917 года оказываются уж больно похожи на наше время. А главное, и тогда, и сейчас, и 20 лет назад будущее по-прежнему нас пугает. В современной культуре Кабаков играет роль резонера-пессимиста, который к месту и не к месту произносит свое «memento mori» (помни о смерти).
Баллы
- Премии — 4 («Большая книга», 2006 год, «Все поправимо» — 1,5 млн рублей).
- Признание экспертов — 4 (вызывает уважение, но не у всех, частенько его поругивают).
- Тиражи — 5 («Невозвращенец» — свыше 200 тыс. экземпляров).
- Наличие фанатов — 1 (ярых фанатов у Кабакова нет).
- Публичность — 3 (в публичные персонажи не рвется, но часто появляется в СМИ).
- Наличие экранизаций — 5 (фильм «Невозвращенец» (1991) по одноименной повести).
- Репутация — 4 (его умеренно-либеральные и умеренно-консервативные взгляды как притягивают, так и отталкивают оба лагеря критиков).
- Итого 26
5-7 место
Сергей Лукьяненко
За что получил
За популяризацию конформизма и традиционных ценностей.
Как он это делает
Как и Пелевин, Лукьяненко показы-вает скрытые механизмы функционирования реальности вокруг нас. В «Дозорах» и «Черновике» можно найти объяснение самым разным событиям современной жизни, от политических до бытовых. Но объяснения, которые предлагает Лукьяненко, гораздо проще пелевинских: его мир по-манихейски разделен на добро и зло, черное и белое. При этом каждая политическая сила склонна видеть в «темном» Дневном дозоре своих оппонентов, а в «светлом» Ночном дозоре — себя.
Правда, иногда выясняется, что зло бывает и не таким уж злым, а добро не по делу пускает в ход кулаки. Но все же на фоне общественного постмодернизма, который принципиально не отличает добро от зла, проза Лукьяненко выглядит глотком традиционализма. Он продолжает гнуть линию советской фантастики, всем знакомой с детства. А его персонажи в массе своей конформисты: даже самые героические из них то и дело перестают геройствовать и плывут по течению. В этом писателю удалось поймать дух времени: массовый читатель нулевых годов, человек эпохи «стабильности», с радостью принял этот конформизм, сочетающийся с пат-риотически-консервативными воззрениями самого Лукьяненко.
Баллы
- Премии — 1 (не получал).
- Признание экспертов — 3 (Лукьяненко — единственный из фантастов, о ком регулярно пишут критики не из фантастической тусовки. Правда, хвалят его редко).
- Тиражи — 5 (стартовый тираж от 200 тыс. экземпляров для книг Лукьяненко — обычное дело).
- Наличие фанатов — 5 (уже добрых десять лет Лукьяненко является кумиром масс, по его книгам проводятся ролевые игры).
- Публичность — 3 (публичности не любит, но на публике показывается и интервью дает).
- Наличие экранизаций — 5 (фильмы «Ночной дозор» (2004) и «Дневной дозор» (2006) по одноименным романам; фильм «Азирис Нуна» (2006) по книге «Сегодня, мама!»; запланировано еще несколько картин).
- Репутация — 4 (является авторитетом для большой группы приверженцев традиционных ценностей и «стабильности»; других его взгляды, скорее, отталкивают).
- Итого 26
5-7 место
Борис Акунин
За что получил
За создание эскапистского мифа о золотом веке России.
Как он это делает
Первые романы об Эрасте Фандорине имели посвящение: «Памяти XIX столетия, когда литература была великой, вера в прогресс безграничной, а преступления совершались и раскрывались с изяществом и вкусом». В конце 90−х годов, в разгар пересмотра российской истории с новых идеологических позиций, беллетрист Акунин начал создавать эскапистский миф для «умного», но не слишком интеллектуального читателя — миф о прекрасной России конца XIX столетия.
Акунин нашел эпоху, которая, с одной стороны, всем хорошо известна, а с другой — не вызывает особых споров. Из языка классической литературы XIX века, знакомого всем по школьной программе, из изящных детективных построений и общего прекраснодушия героев, даже и отрицательных, он создал идеальный мир эскаписта, куда можно было бежать от дефолта, войн в Чечне, политики и неприятностей на работе. Целому поколению российских офисных работников Акунин дал надежное убежище от настоящего.
Баллы
- Премии — 1 (на премии не номинировался и шансов не имеет: премии не любят развлекательную литературу).
- Признание экспертов — 3 («интеллектуальные» критики его не любят, но для глянцевых изданий он — фаворит).
- Тиражи — 5 (средний тираж — больше 200 тыс. экземпляров).
- Наличие фанатов — 5 (мир Фандорина, Пелагии и других акунинских персонажей является предметом массового безумия уже почти десять лет).
- Публичность — 3 (светиться в прессе не любит, но иногда напоминает о себе яркими медийными жестами: например, интервью с Михаилом Ходорковским в журнале Esquire).
- Наличие экранизаций — 5 (фильмы «Азазель» (2001), «Турецкий гамбит» (2004), «Статский советник» (2005), а также сериал (2009) «Пелагия и белый бульдог»).
- Репутация — 4 (известен как убежденный либерал, за что ценим одними и ненавидим другими).
- Итого 26
8 место
Дмитрий Быков
За что получил
За способность найти общий язык с каждым — вне зависимости от убеждений, политических пристрастий и т. д.
Как он это делает
О Быкове как-то пошутили, что он, как газ, заполняет любое отведенное ему пространство. Он ведет программы на радио, а до недавнего времени и на телевидении, публикует статьи, рецензии и колонки в газетах и журналах самой разной направленности. Любителям поэзии он предлагает стихи, любителям прозы — романы, причем написанные в струе модных тенденций своего времени. Для тех, кому не нравится художественная литература, есть нон-фикшн: биографии Бориса Пастернака и Булата Окуджавы.
Для интеллигентов Быков рисует портрет Окуджавы как представителя особой советской аристократии, для пессимистов — страшноватую антиутопию «Списанные» про то, как самые разные люди вдруг обнаружили себя в зловещих списках, составленных кем-то неизвестно для чего. Идеальный универсальный писатель эпохи тотального кризиса всех идеологий.
Баллы
- Премии — 5 («Национальный бестселлер», 2006 год, «Борис Пастернак» — 300 тыс. рублей; «Большая книга», 2006 год, «Борис Пастернак» — 3 млн рублей).
- Признание экспертов — 4 (некоторым критикам не нравится его идеологическая всеядность, но каждая новая книга Быкова становится событием).
- Тиражи — 2 (ни одна книга еще не вышла тиражом больше 50 тыс. экземпляров).
- Наличие фанатов — 3 (есть немногочисленное, но хорошо организованное фанатское движение и фан-клубы).
- Публичность — 4 (так или иначе постоянно присутствует в СМИ: ведет колонки в журналах, программу на радио «Сити-FM» , вел телепрограмму «Времечко»).
- Наличие экранизаций — 1 (пока о них только ведутся переговоры).
- Репутация — 4 (Быков мог бы быть авторитетным литератором, но ему вредит то, что он не «над» всякими идеологиями, а, наоборот, солидарен с любой из них).
- Итого 23
9-10 место
Евгений Гришковец
За что получил
За воспевание радостей жизни и повседневного быта простого современного человека.
Как он это делает
Ленин утверждал, что «электрон так же неисчерпаем, как и атом». Евгений Гришковец доказывает, что человек — и в первую очередь его быт, ежедневные поступки и мысли — так же неисчерпаем, как электрон. Его рассказы, романы и пьесы — изложения самых обыденных баек, дневниковых записей, воспоминаний о молодости, школьных и университетских годах, анекдотов про соседей, попутчиков или случайных знакомых, которые перемежаются размышлениями о смысле бытия. Читатели легко узнают себя во всех перечисленных историях, байках и анекдотах, и даже рефлексия в произведениях Гришковца вполне архетипична.
При этом бытие заурядного человека у Гришковца получается радостное: даже если встречаются грустные эпизоды, общего светлого впечатления они все равно испортить не могут. Все неприятности тонут в сладко-доброжелательном и всепрощающем стиле изложения. Гришковец, как добрый сказочник, убаюкивает невротическое поколение 30-40−летних, переживших не один кризис.
Баллы
- Премии — 1 (ничего не получал).
- Признание экспертов — 3 (критики относятся к нему холодно, но новые книги все-таки рецензируют).
- Тиражи — 4 (в последние годы средний тираж — больше 100 тыс. экземпляров).
- Наличие фанатов — 3 (есть активно действующие фан-клубы Гришковца).
- Публичность — 4 (мелькает в прессе и на телевидении, вел собственную телепередачу, но в итоге счел этот опыт неудачным).
- Наличие экранизаций — 4 (по произведениям Гришковца есть много театральных постановок).
- Репутация — 3 (моральным авторитетом не является по собственному выбору, поскольку предпочитает вообще не высказываться публично по глобальным вопросам).
- Итого 22
9-10 место
Алексей Иванов
За что получил
За воспевание российской провинции и уравнивание ее в правах со столицами.
Как он это делает
Иванов прорубил окно на восток России, придав своей Перми полусакральный статус. Не исключено, что именно через это окно в Пермь пришли Марат Гельман и государственные деньги на культуру.
Нельзя сказать, что до Иванова никто и никогда не писал про российскую провинцию. Например, Леонид Юзефович сам долгие годы жил в Перми, и в этом городе разворачивается действие его «Казарозы». Но именно Иванов ухитрился создать устойчивый миф о самодостаточности провинции в нашей центростремительной стране, где, согласно общепринятому мнению, все сущее стремится перебраться в Москву или хотя бы в Питер.
В «Сердце Пармы» и «Золоте бунта» пермская версия истории оказывается гораздо интереснее официальной, которая идет из Москвы и Питера. В официальной версии — цари, императоры, крепостное право, указы, министры, бунты и войны, все скучное и безликое; в пермской — волшебство, боевые лоси, осадные сани, загадочные вогулы, красивые обряды и великая река Чусовая.
Баллы
- Премии — 1 (ничего не получал, хотя несколько раз фигурировал в шорт-листах).
- Признание экспертов — 4 (в среде критиков у Иванова есть как ярые сторонники, так и ярые противники).
- Тиражи — 3 (средний тираж не выше 100 тыс. экземпляров).
- Наличие фанатов — 5 (пермская общественность носит Иванова на руках, особенно в его противостоянии с Маратом Гельманом. По его книгам проводятся ролевые игры, а летом 2009 года в Перми прошел фестиваль «Сердце Пармы» имени Иванова).
- Публичность — 3 (редко выезжает из Перми, в публичные персонажи не рвется, но интервью дает).
- Наличие экранизаций — 1 (ведутся переговоры, но до съемок дело пока не дошло).
- Репутация — 5 (моральный авторитет, имеет репутацию муд-реца из уральской глубинки, к которому можно обращаться по особо важным вопросам).
- Итого 22
Иллюстрации: Мария Соснина
